Охота на викинга [роман] - Нильс Хаген

С ним оказалось интересно. Может, потому что ему самому все это было интересно? Рита заметила, что ему нравится Россия и Москва. Истории про его родину, которыми Нильс разбавлял байки про столицу, были не менее интересны, но не так ярки, что ли… О Дании он говорил с врожденной любовью. Когда рассказывал о России, глаза начинали блестеть так, словно что-то загоралось у него внутри.

И Рита поддалась этому внутреннему огоньку. Растворилась в нем. Николай Александрович со своими псевдомоделями и голубоватым Филиппом, малая родина, семья, прошлое — все ушло на второй план.

Они гуляли до самого вечера, потом сидели в каком-то ресторане. Затем вернулись к Нильсу домой. И она опять осталась у него на ночь. И он снова был галантен и не посягал на ее девичество.

А на утро была суббота, и ему опять некуда было спешить.

Рита заикнулась о том, что ей надо бы переодеться, но Нильс только отмахнулся: будто в Москве мало магазинов! После завтрака он едва не

силой затащил ее в огромный торговый центр. Обилие людей и магазинов, выбор и разнообразие пугали и завораживали одновременно. В безграничных блестящих залах можно было потеряться на долгие годы, а сколько там можно оставить денег, Рита даже боялась представить.

Нильс предложил выбирать все, что нравится. Рита сопротивлялась, как могла, но Нильс улыбнулся, заверив, что ему не составит труда оплатить ей новый туалет, а вот отпустить ее от себя для него подобно смерти.

А потом они снова гуляли где-то по набережной..

Николай Александрович напомнил о себе в воскресенье утром. Мобильник зазвонил, прежде чем Рита проснулась.

— Куда пропала? — сухо спросил в трубку лилльский палач, так что Рита мгновенно проснулась.

— Я не могу говорить, — соврала она.

— Тогда отвечай односложно.

— Хорошо.

— Ты у него?

— Да.

— Все в порядке?

— Да.

— Когда тебя ждать?

— Завтра.

— Хорошо, — безлико отозвалась трубка и запищала куда более эмоциональными, чем голос, гудками.

Рита отбросила на кровать трубку. В дверях появился Нильс. Лицо у Железного дровосека было понимающим.

— Подруга? — уточнил он.

— Да, — соврала Рита.

— Беспокоится?

— Немного.

— А я хотел пригласить тебя в Нескучный сад, — расстроился Нильс. — Он переходит в парк отдыха имени Горького. Это такой писатель Пешков.

— Я знаю, — улыбнулась Рита. — И я не тороплюсь.

Нескучный сад оказался просто куском леса посреди города. С одной его стороны текла Москва-река, с другой бежал с превышением скорости Ленинский проспект, а между ними устроился зеленый массив. Конечно, и внутри этого массива присутствовала жизнь, но какая-то неспешная, размеренная. То ли из прошлого века, то ли из уездного городка.

Нильс, впрочем, сразу развеял ее представление о парке, рассказав, что он известен с восемнадцатого века и одно время был владением Екатерины Великой. Название свое парк получил потому, что был заложен изначально как сад. Он находился за чертой города, имел форму амфитеатра. Сюда свезли около двух тысяч редких растений, а над выравниванием почвы, так как берег был неудобен, ежедневно трудились на протяжении нескольких лет семьсот человек.

— Откуда ты все это знаешь? — удивилась Рита.

— Читал. Это интересно, — повел плечом Железный дровосек. — Когда приехал в Москву, у меня было много свободного времени, вот я и читал все, что смог найти, это и с русским языком помогло, — добавил он и потащил ее дальше.

Они долго гуляли по Нескучному саду, затем свернули в Парк культуры, ели дешевые, но невероятно, просто фантастически вкусные шашлыки и кормили лебедей в пруду. Лебеди аристократически гнули шеи, но совершенно по-плебейски бросались на хлебный мякиш, забыв о врожденной гордости.

Рита скормила лебедям чуть ли не весь купленный батон.

Когда хлеб кончился, птицы потеряли к ней всякий интерес и поплыли прочь, снова сделавшись гордыми и независимыми. Что-то знакомое почудилось Рите в этой модели поведения.

— Неблагодарные, — пожурила она.

— У птиц короткая память, — улыбнулся Нильс, беря ее под руку.

— Не короче, чем у людей.

— А у людей тоже короткая память.

— Неправда, — не согласилась Рита. — Они не помнят того, что случилось только что. А я помню, что было вчера.

Она посмотрела на Нильса.

— Я тоже помню. Такое не забудешь…

Он крепко сжал ее руку и больше не отпускал, вцепился, как ребенок вцепляется в руку матери, боясь ее потерять. Рита не сопротивлялась. От могучей ладони викинга тянуло теплом и надежностью.

Они обошли пруд, двинулись по аллее.

Рита пропустила тот момент, когда мягкая ладонь напряглась настолько, что ей стало больно. Не сразу поняла, что произошло.

Нильс побледнел и бессмысленно мял ее пальцы в своей руке. Взгляд его был прикован к лавочке, на которой сидела древняя сморщенная старушка.

— Что случилось? — не поняла Рита.

Он едва заметно вздрогнул, расслабил железную хватку и мягко, но настойчиво повлек ее вперед.

— Не переношу старость, — тихо обронил он, когда лавочка со сморщенной старушенцией осталась за спиной. — У нас в Дании приучают к смерти с детства. Детей водят в роддома, в морги, показывают им и смерть, и рождение. Дают понять, что это естественно и не страшно. А я все равно боюсь.

— Почему? — не поняла Рита.

— Мне было четыре года, когда умерла бабушка. Она… Она умирала долго, в муках. Наверное, я видел смерть слишком близко, чтобы испугаться по-настоящему.

Рита остановилась, мягко погладила его по напряженной руке.

— Бояться надо не мертвых, а живых.

— Это на словах. А на деле все боятся мертвых. И все боятся старости. Есть в этом что-то… исконное, хтоническое.

— Глупый, — улыбнулась Рита. — Я ведь тоже когда-нибудь стану такой же. И ты. Все стареют.

— Никогда, — упрямо помотал головой Железный дровосек.

— Что?

— Ты никогда такой не станешь, Арита. Ты всегда будешь молодой, — уверенно произнес он. — Я вижу людей, которые всегда молоды. Ты не постареешь.

Рита улыбнулась. И это тоже отдавало сказкой.

— Глупый, — повторила она и потянулась к нему.

Он ринулся навстречу неожиданно яростно и поцеловал. Впервые по-настоящему, искренне.

И губы у него были мягкими и горячими.

Рита зажмурилась, чувствуя, что плывет неизвестно куда. Поцелуй закончился, а она так и стояла с закрытыми глазами. И где-то далеко и совсем рядом кто-то незнакомый и неожиданно такой родной шептал:

— Никогда. Ты никогда не постареешь. Ты всегда будешь молодой. Мы всегда будем молодыми…

3

Арита остается у меня на ночь. Это странное ощущение — знать, что в твоем доме ночует красивая девушка, которая тебе очень нравится. Поздно вечером, когда она уже легла, я хожу на цыпочках по кухне, грею воду, делаю тосты, режу ветчину — захотелось перекусить — и все время прислушиваюсь. Потом ловлю себя на этом и улыбаюсь. Я не знаю, чем все закончится, но сейчас мне очень приятно.

Уже за полночь иду к себе. У дверей комнаты, где спит Арита, останавливаюсь. В голове сама собой рисуется соблазнительная картинка — она спит, залитая лунным светом из незашторенного окна, одеяло чуть сползло, открывая длинные стройные ноги, ночная рубашка сбилась…

Понимаю, что дышу слишком глубоко и часто. А еще ощущаю непреодолимое желание открыть дверь, войти, тихонько прокрасться к дивану, на котором лежит она. Зачем? Нет, конечно же, я не собираюсь ничего делать насильно! Просто поправить одеяло, а там… А там, может быть, Арита проснется, увидит и… и поманит к себе, в теплые тайники постели.

Точно со стороны вижу, как моя рука ложится на изгиб дверной ручки. Вот сейчас я надавлю на нее — и все случится.

Неожиданно слышу шелест шагов. В мгновенном испуге отпрыгиваю от двери, пятясь, двигаюсь в сторону кухни.

Дверь открывается. На пороге — заспанная Арита в халате и босая. Не заметив застывшего в позе ночного грабителя меня, она, словно сомнамбула, шествует в сторону туалета.

Мне становится стыдно, так стыдно, как будто я смотрю на непристойную фотографию, на которой изображена несовершеннолетняя. Стараясь производить как можно меньше шума, я даже не на цыпочках, а на самых кончиках пальцев крадусь в свою комнату, не зажигая света, раздеваюсь и ныряю под холодное одеяло.

Театр большой, даже можно сказать — громадный. В России вообще много больших театров. Не в смысле — Больших, Большой театр, конечно же, один, а больших по размерам, с огромными залами, широкими сценами. Я был в нескольких — в «Сатириконе», в театре имени Гоголя, во МХАТЕ, Малом театре… Так вот этот самый Малый театр, по-моему, больше Королевского театра в Копенгагене.